Давид Бурлюк – выдающийся человек потёмкинского типа, о котором не знаешь, по какой из множества причин хочется и говорить, и вспоминать, и памятник поставить. И, думаю, поставим. Вместе с тем найдётся «заноза», повторяющая: «а почему, собственно, а почему?» Бурлюк, может быть, не гений в каждом из тех дел, за которые брался, но он из тех людей, которые заслуживают памятник.

Вообще, на Херсонщине эта славная семья появилась в 1898 году, когда отец семейства Давид Бурлюк-старший занял должность управляющего Золотобалковской экономией Кондратенко. В 1907 году семья перебралась на Левый берег в экономию Мордвиновых и осела в Чернянке (Каховский район). В 1908-1910 годах Давид Бурлюк-младший с братьями и с группой сочувствующих поэтов и художников основал группу «Гилея», целью которой было представить закостенелой российской художественной культуре «великие откровения современности». Он, уже вернувшийся из художественных школ Мюнхена и Парижа, всё же окончил Одесское художественное училище, где числился с 1899 года, а с 1911-го пытался учиться в Московском училище ваяния и зодчества (в 1913-ом был исключён за публичные выступления). Но главное Бурлюк в те годы осуществил: он сделал себе «имя».

Бурлюки снимали себе квартиру в Херсоне, что естественно, имея дом в Чернянке. Но это важное обстоятельство до сих пор не заслуживало должного внимания. Что тоже не удивительно. Например, уже в начале XIX века никого не интересовал заброшенный дом Потёмкина, и его разобрали. Путевой домик Екатерины II разобрали в начале ХХ века. Наконец, даже дом, где жил Говард, при том, что все знали, и табличка висела, был снесён без зазрения совести в 1970-х. В этом смысле похвастаться может дом Суворова, но, конечно не нынешним содержимым. Пренебрежение мемориальными домами и квартирами – тоже своего рода показатель культуры города.

И вот, приехал в Херсон в 1990-ом некий Сергей Смолицкий из Москвы, привёз фотографию из собственного семейного архива живописного наброска рыбацкой шхуны, который Бурлюк выполнил маслом на картоне. На обороте подпись:

«Нежно чтимой Т.С. От грубого раба искусств примите сей обол. Преданный всегда Давид Д. Бурлюк». 

Но гостя интересовал не Бурлюк, а «Т.С.». Собственно говоря, меня бы тоже заинтересовала эта таинственная особа, удостоившаяся такой очевидной симпатии со стороны Бурлюка. «Т.С.» оказалась бабушкой Смолицкого, и звали её Татьяна Сергеевна, в девичестве Волохина. Смолицкий искал дом, в котором жила его бабушка в Херсоне.

Уж не знаю от кого, но известно было, что Бурлюки снимали квартиру в доме Волохина на Краснофлотской, 38. Впрочем, тогда «буржуйской» собственностью мало интересовались, сведенья о дореволюционном домовладении не собирались, но, к счастью, были ещё старожилы, кое-что помнившие. При ближайшем знакомстве с соседями оказалось, что дом №38 с вензелем на фасаде «В.Е.» принадлежал купцу Виноградову, а дом Волохина под номером 40 был снесён, и на его месте ныне пятиэтажка. Позже выяснилось, что снесённый дом принадлежал Василию Ивановичу Волохину.

Теперь известно, что за Волохиными числилось несколько домов в Херсоне. Вернее было бы сказать, Волохиных было несколько. Каждый из братьев имел свой дом. Например, на Волохинской жил Василий Иванович Волохин, на Суворовской – Иван Иванович, а вот на Богородицкой – Сергей Иванович. Именно Сергей Иванович-то и был отцом Татьяны – бабушки Смолицкого. У Смолицкого даже письма сохранились с адресом: «Богородицкая, дом Волохина». Жаль, что он сразу не обратил на это внимание, ведь дома под номерами 38 и 40 находились уже на улице Волохинской. Наверное, само это название магически подействовало на привязку дома. Впрочем, Богородицкая, её отрезок между проспектом Ушакова и Коммунаров ныне тоже является Краснофлотской. 

Известно, что в херсонской квартире Бурлюков перебывало множество гостей, и по пути в Чернянку, и в связи с ежегодными художественными выставками в Херсоне (начиная с 1907 года), да и просто так. Велимир Хлебников, например, в письмах из Херсона также указывал адрес «дом Волохина на Богородицкой улице», что вновь приводит нас к Сергею Ивановичу Волохину. Но если с улицей понятно, то с конкретным домом не очень, ведь владельцев уже никто не помнит, и дома не все сохранились за 100 лет, да и адреса изменялись. Удалось выяснить, что дом Волохина находился на углу Успенского переулка, теперь Спартаковского. Выбор сократился до четырёх домов. Юго-западный угол, там, где находится банк «Аваль», исключается сразу – история этого участка известна хорошо. Северо-восточный угол отбрасывается также, потому, что там почти всё время находились общественные учреждения. Остаются два дома, из которых один принадлежал С.И. Волохину, а другой – Л.Г. Осинскому. Причём дом в юго-восточном углу построен уже в советское время, и как выглядел тот, который был до него, неизвестно. Но и сохранившийся дом в северо-западном углу, двухэтажный и многоквартирный, вполне мог принадлежать Волохину.

Сергей Иванович Волохин – сын городского головы и старосты Успенского собора, сам стал старостой, заместителем городского головы и гласным городской думы, был потомственным почётным гражданином, председателем первого Херсонского общества Взаимного кредита. Его дочери Татьяне в 1910-ом году исполнилось 17 лет, а Бурлюку – 28. Кто знает, какие чувства связали их, но Татьяна всё же сохранила маленький набросок Бурлюка, с недвусмысленной подписью «нежно чтимой…» даже после замужества.

Татьяна Сергеевна была красавицей, несомненно бурлюковского типа, и не могла не обратить на себя внимания художника. Сохранилась фотография Татьяны в украинском национальном костюме, с венком и лентами. Может быть, она исполняла роль в каком-то спектакле. Бурлюк был знатоком украинской старины, происходил из казацкого рода, писал даже «Казака-Мамая». Не может быть, чтобы он не написал портрет юной Татьяны – такого редкостного самобытного образа, величавого, спокойного и прекрасного для представления национального украинского достоинства.

В 1914-ом году Татьяна была слушательницей Петроградских Высших женских курсов, но начавшаяся война не дала их окончить. Она добровольно поступила на службу в Российское общество Красного креста и была направлена во второй этапный лазарет. В 1915-ом она удостоилась золотой медали на Анненской ленте с подписью «За усердие», в 1916-ом – Георгиевской медали 4-й степени и серебряной шейной медали на Станиславской ленте с надписью «За усердие». В конце 1917 года её 2-й этапный лазарет имени Государственной Думы стал военно-санитарным госпиталем №16, а затем – №305 Санитарного управления Красной Армии. Так сам собою произошёл её переход в советский строй. 

Не лишним будет упомянуть о младшей сестре Татьяны Ксюте. Ксения, также редкой красоты девушка, вышла замуж раньше старшей сестры, ещё до революции. Её муж был офицером, воевал с немцами, затем с красными. С гражданской войны не вернулся. Таким образом, две сестры оказались как бы по разные стороны линии фронта – жена белого офицера и сестра милосердия в армии красных.

Стоит обратить внимание на маленькое открытие Сергея Смолицкого. В пьесе Бориса Лавренёва «Разлом» среди главных действующих лиц мы встречаем «дочерей Берсенёва»: «Татьяну – сестру милосердия, 26 лет» и «Ксению – эксцентричную девушку 19 лет». Правда, Татьяне в 1917-ом году на самом деле было 24 года, а Ксении – больше 19. Характеристики сестёр в пьесе очень правдоподобны. Лавренёв, видимо, знал эту семью до революции, знал и о Бестужевских курсах, которые посещала Татьяна, упомянув об этом, а политическая размолвка сестёр прошла красной нитью сквозь весь сюжет. Может быть, Лавренёв был в доме Волохина и на квартире Бурлюка. С Бурлюком он познакомился в 1913-ом году и не смог не увлечься футуризмом. «Хотелось нарушить живописное благополучие, испортить настроение буржуазии, расстроить её беспокойное пищеварение», – писал он. Но было нарушено, испорчено и расстроено совсем не то, о чём говорили футуристы. Бурлюк вынужден был уехать за границу, Волохины – забыть о своём прошлом, Херсон – о своей истории. Много интересного об этих людях могли бы рассказать стены дома на Богородицкой, но камень говорить не может.

О Волохиных и их потомках мы узнали из новой книги Сергея Смолицкого «На Банковском» (Москва, 2004).