Когда много знаешь, есть о чем промолчать

29 декабря главный хранитель Херсонского художественного музея Надежда Федоровна Ваганова отмечает 70-летие. 25 лет она работала учителем рисования, а последние 32 года посвятила музейной работе, пройдя путь от научного сотрудника до главного хранителя художественного музея.
С детства она мечтала быть учителем – даже с куклами играла в школу. Но в Ворошиловграде, где она родилась, педучилища не было – вот юная Надя и поступила после 7 класса в художественное училище на живописно-педагогический факультет. Так она стала учителем черчения и рисования. Окончив училище, с 1953 года преподавала - сначала в лисичанской школе, потом вместе с мужем по направлению приехала в Херсон. В то время в нашем городе Надежда Федоровна была единственным дипломированным учителем рисования и черчения.

Надежда Федоровна, как вы из учителя превратились в музейщика?
Это долгая история. Я настолько любила школу, что никогда не думала с ней расставаться. Мои ученики до сих пор вспоминают уроки рисования и черчения. Когда человек любит свою работу, он все силы и здоровье полностью отдает ей. Но в какой-то момент я просто устала. Как-то муж посетовал художнице Такаевой на мою усталость. А она сообщила, что из художественного отдела краеведческого музея ушел Владимир Григорьевич Чупрына - стал директором художественного фонда, а на его место не могут подобрать человека. На следующий же день я пришла в музей. Заведующей отделом Валентине Федоровне Шевцовой, литератору по образованию, конечно, нужен был специалист с художественным образованием. Мои знания пригодились, когда в Третьяковской галерее мне пришлось своим семиклассникам самой экскурсию вести - пока добирались из гостиничного комплекса в музей, опоздали на экскурсию. А дети не растерялись: «Надежда Федоровна, неужели вы меньше знаете?» Так 7 декабря 1970 г. я пришла в музей. К тому времени художественному отделу было всего 4 года, документации – никакой. И я сразу включилась в работу.
Не жалко было бросать любимую профессию?
Очень тяжело! Я ведь педагог по призванию. Потому школу все-таки не бросила – осталась работать по совместительству, в выходные (в музее выходной вторник). И включилась в такой круговорот, что не только не разгрузила, но и еще больше загрузила себя. Музейная работа очень отличается от педагогической. Первых два года я не могла привыкнуть к тишине. Кроме того, музей с сентября по апрель был закрыт на ремонт. Но для меня это было неплохо – я за это время изучала историю искусств, работала с документацией, осваивала проведение экскурсий, училась писать лекции. Музейную практику надо было изучать, ведь музейщиков ни одни вуз не готовит.
Но вы же как-то учились?
Мне очень повезло. В то время ограничения в командировках не было – и я училась у коллег из других городов. Николаев, Одесса, Львов, Рига, Ленинград… Но самую хорошую практику я получила в Третьяковской галерее, куда в сентябре 1971 года выехала на целый месяц. Там для меня даже специально составили расписание: отдел учета и хранения, фонды, отдел русского искусства XVIII-XIX вв., массовый отдел, реставрационная мастерская... Мне даже разрешили присутствовать на ученом совете, где заслушивали отчет по реставрации картины Сурикова «Утро стрелецкой казни». Суриков, безусловно, был великим художником, но его работы очень быстро жухли. Тогда вошла в моду новая асфальтовая краска, и многим художникам нравилась ее матовость. Эта новая краска поддавалась соединению с другими красками, но потом их разлагала – и картина быстро теряла вид. До революции реставрировали картину Сурикова «Боярыня Морозова» - и неудачно. Реставраторов обвинили в том, что они погубили шедевр. Поэтому, когда встал вопрос реставрации «Утра стрелецкой казни», специалисты спорили, собирали подписи, хотя понимали: реставрировать надо, картина темнеет. А министр культуры Фурцева отказалась поставить свою подпись на разрешении реставрации, сославшись на свою некомпетентность в этом вопросе. И вот, перед нами стоит картина – обновленная, красивая. А реставраторы говорят, что никакой реставрации и не было: они только сняли очень толстый слой лака. Оказывается, в то время на эту реставрацию работала вся химическая промышленность СССР – изготовили специальное детское мыло и химикаты для снятия лака. Реставраторы отчитывались о работе: вату с химикатами, которыми снимали лак, они складывали в одну колбу. Если нужно было картину помыть – пользовались детским мылом, и вату, которой картину мыли, собирали в другую колбу. Эти колбы запаяли на 100 лет для потомков, чтобы они убедились, что ничего, разрушающего полотно и краски, не было. Реставраторы оставили два небольших участка лака, чтобы художники, которые не смогли присутствовать на совете, сравнили, какой картина была и какой она стала. Было чрезвычайно интересно. И после месяца напряженной работы я вернулась в Херсон с очень богатым багажом.
Какой работой вы в основном занимались в музее?
Собирали произведения искусства для коллекции музея, и в процессе этой работы знакомились с огромным количеством интересных людей. Самое главное – на всем моем жизненном пути мне попадались прекрасные люди – и в школе, и в музее. Благодаря им я и стала тем, кто я есть сегодня. В 1971 году мы готовили выставку к 125-летию Скадовского. Работ этого художника у нас было очень мало, да и в других музеях их было не много. Приобретали произведения в основном в семье самого Скадовского. Я познакомилась с внучками художника и их семьями, все они были преподавателями МГУ. Нина Сергеевна и ее дочь Марина Николаевна посвятили себя микробиологии, которой занимался сын Скадовского. Муж Нины Сергеевны, Николай Сергеевич Строганов, в то время работал над проблемами нашего Каховского водохранилища, в котором появились водоросли, засоряющие дно водоема. Вторая внучка, Наталья Сергеевна Остаурова-Скадовская, была замужем за академиком, селекционером, который в то время был на научной конференции в США. У них музей приобрел картины, и в 1972 г. была сделана выставка Скадовского.
Состоялось знакомство с легендарной личностью - коллекционером Феликсом Евгеньевичем Вишневским, создателем художественного музея “Тропинин и его ученики”. Государство трижды изымало его коллекцию произведений искусства, но каждый раз по судебному решению приходилось все возвращать законному владельцу. То в Нижний Тагил Вишневского высылали, то за пределы Москвы. Потом один товарищ из ЦК КПСС сказал коллекционеру прямо: «Если хочешь спокойно жить – подари коллекцию городу». Что Вишневский и сделал. У него мы приобрели для музея копию шибановского портрета Екатерины II в дорожном костюме. За подтверждением подлинности картины мы обратились к известному эксперту Татьяне Васильевне Алексеевой. Едва глянув, она сказала: «Это не Шибанов. Это копия его портрета, но копия, написанная в XVIII веке». Показала несколько мест, где была утрата, эти фрагменты дописаны в более позднее время, дала экспертное заключение, и я повезла картину в Киев. Экспертиза в ультрафиолетовых лучах сразу показала места утрат – как раз в там, где Алексеева и показала.
В 1972 году были взяты на учет все иконы, хранящиеся в наших церквях. К тому времени я уже хорошо изучила русскую икону, но какая икона украинская - не знала. Вот и поехала в командировку во Львов, где встретилась с потрясающими людьми. Один из них - директор картинной галереи Борис Григорьевич Возницкий. Он не только собирал произведения искусства для картинной галереи, но и восстановил Олесский замок, принадлежавший первому королю Польши Яну Собесскому, открыл музей первопечатника Федорова. Возницкий рассказал, как собирал иконы, когда на Львовщине безжалостно закрывались церкви, как буквально из костра выхватывал деревянные скульптуры, как вывозил машиной иконы и скульптуры. Об этом книгу можно написать. А в музее украинского искусства я познакомилась с Верой Илларионовной Свенцицкой. Ее отец, историк, был связан с Шептицким. Когда Шептицкий дал указание художникам писать новые иконы, все старые отдали в музей истории. Именно Вера Илларионовна, влюбленная в иконопись, и научила меня отличать украинскую икону от русской:
- Вы только посмотрите на глаза святых. На русской иконе лики суровые, даже дети боялись их. А на украинской иконе глаза добрые, даже чертики прыгают. Разве может такой Бог за что-то наказать?
Как вы стали главным хранителем?
Пока мы были художественным отделением – мы проигрывали в комплектовании, в получении хороших выставок. Проблема была решена, когда в 1978 г. был организован художественный музей. После этого вызвал меня Чупрына и настоял на том, чтобы я получила высшее образование. Так и жила: работала в музее и в школе – и училась в педагогическом институте. Потом произошла некрасивая история: из школы новый директор меня убрал – не хотел работать с совместителями. Но уже через 2 месяца завуч пригласила вернуться. Я отказалась из принципа, и с тех пор полностью посвятила себя музею. А после окончания института в 1982 году стала главным хранителем.
Какие обязанности у главного хранителя?
Все произведения искусства, которых в данный момент нет в экспозиции, хранятся в специальных помещениях – в фондах. Я должна знать инструкцию хранения фондов. Меня даже называют буквоедом. Эта работа очень ответственна. Если директор даст мне приказ, в результате которого может быть нанесен вред экспонатам – главный хранитель имеет право его не выполнять, писать в министерство культуры и ждать распоряжения оттуда. Но никогда с руководством музея у меня не было подобных столкновений. У Алины Васильевны, директора музея, ответственности больше, чем у меня. Она на меня надеется. Ведь были такие случаи, когда главные хранители потихоньку разворовывали фонды, продавали картины. Поэтому главный хранитель должен быть очень честным человеком и осознавать, на каком посту он стоит. Главный хранитель – это банк, в его голове хранится вся информация.
За какое количество экспонатов вы несете ответственность?
На сегодня у меня их 7340. В выставочных залах экспонируется около 200 работ, 24 работы украшают облгосадминистрацию. Все остальное находится в фондах. А если бы музей отреставрировали, открыли новые залы – работ в экспозициях было бы гораздо больше.
У вас есть любимые экспонаты?
Я люблю все. Когда я начала работать, в музее было всего 1300 работ, и все они прошли через мои руки. Очень люблю работы херсонских художников. Мы всегда для музея отбирали лучшее. Даже как-то жена Чупрыны призналась, что именно в музее собраны лучшие работы ее мужа. Я каждый раз художнику подчеркиваю: не бойтесь отдавать свои работы в музей. Вы живете вечно, пока живет музей. Многих уже нет, но память о них осталась. Моя гордость – работы Самуила Григорьевича Невельштейна. Он уроженец Херсона, участник гражданской войны, работал на маслозаводе. Потом закончил ВХУТЕМАС, переехал в Ленинград, учился в академии художеств, был первым директором художественный школы при академии художеств. Его жена тоже херсонка - кандидат педагогических наук, заведующей кафедрой. Когда Невельштейн умирал, Марья Петровна растерялась. Причиной был такой случай. Когда скоропостижно умер их друг, ленинградский художник, у которого не было своей семьи, после похорон ЖЭК вынес его картины из квартиры и сжег всю коллекцию художника. Марья Петровна, настолько была этим напугана, что отправила нам письмо с предложением сделать подарок родному городу. Она подарила 100 произведений живописи, и 15 работ музей у нее купил. Коллекция прекрасная, но ее надо было как-то вывозить. Первоначально мы 10-12 работ под мышки – и в аэропорт или на поезд. Потом воспользовались услугами Эрмитажа, и они отправили остаток работ в Херсон.
32 года работы в музее… А зарубежных коллег вы могли бы чему-то научить?
После визита директора музея Алины Васильевны в Англию к нам приехали англичане. У них вся информация собрана в компьютере. Когда я показала им свои талмуды, англичане удивились: «А зачем же вам компьютер? Вы ведете документацию гораздо лучше». Они у меня набрал всех документов, все записал и уехал в Англию. Так что и мы можем кое-чему научить.

Лариса Жарких
2002