Хрупкая трогательная летчица Маша («В бой идут одни «старики»), наивная медсестра Катя, влюбившаяся в слесаря-алкоголика («Афоня»), нежная и  обаятельная Принцесса («Обыкновенное чудо»)… Такой светлой, доброй и прекрасной мы запомнили актрису Евгению Симонову. Но 18 марта херсонские зрители были удивлены: принцесса вдруг превратилась в старуху-маразматичку: в спектакле режиссера Сергея Голомазова по пьесе Эдварда Олби «Три высокие женщины» народная артистка России Евгения Симонова играет 92-летнюю бабушку… Она аккуратно прикладывает платочек к слезящимся глазам, говорит скрипучим голосом, забывает события, рассказывает несколько раз одно и то же и растерянно улыбается. Неспешные разговоры старухи не трогают невозмутимую сиделку, но изводят молодую помощницу адвоката - и заставляют зал смеяться. Но вот бабуля впадает в кому, и три женщины выясняют, что жизнь у них одна на всех. Однако мириться с этим они не хотят…

На пустой сцене – три ипостаси одной и той же женщины: в 26 лет (Зоя Кайдановская), в 52 (Вера Бабичева) и в 92 года (Евгения Симонова). У каждого возраста – своя правда, свои обиды, свои ответы на вопросы. В итоге мы видим, что самая умиротворенная и сильная из героинь та, которая 92 года шла к своей мудрости через понимание себя и окружающих, через прощение и одиночество. За эту роль Евгения Симонова была удостоена театральной премии «Хрустальная Турандот».

 

Не знаю. Вообще, для женщины стареть и в жизни, и в ролях своих – непростой вопрос. Мне всегда были интересны те роли, в которых можно было расширить сложившееся амплуа. Мне очень понравилась пьеса. Она возникла совершенно неожиданно из разговора с моей очень близкой подругой, актрисой Верой Бабичевой, которая играет в этом спектакле средний возраст, так называемую «В». Пьеса произвела на меня очень сильное впечатление, и мы решили сразу, что играть мы будем с Верочкой и Зоей, моей дочерью, которая в этот момент осталась без театра (она закончила ГИТИС, весь их блестящий курс взял Геннадий Хазанов в театр эстрады, потом как-то потерял к этому интерес, хотел создать свой собственный театр с труппой, но понял, что это очень сложно - и через 4 года всех распустил). Когда думали, кто будет эту бабушку играть, Вера говорит: 

- Я не смогу.

- А почему ты думаешь, что я смогу?

- Ты же любишь какие-то эксперименты, сложности.

В общем, решили попробовать, ведь пьеса нереалистическая. И режиссерский ход достаточно условный: во втором акте, когда героиня в коме, и все ждут, куда дальше – обратно на землю или куда-то выше, - они вообще вне возраста. Мне было это интересно. Да и у меня всегда было какое-то особое отношении к старости: у меня были две потрясающие бабушки, которых я любила, в театре подружки, которым было за 80. Было интересно попробовать сыграть некий образ старости вообще, некоего ухода. Меня всегда потрясали люди, которым удавалось из этой жизни уходить светло, возвышенно, умиротворенно, без досады, что жизнь прошла, а кто-то еще молод, и у него все впереди. Старость – это тоже испытание. Как прожить свою жизнь так, чтобы уйти светло, иронично и вслед за пушкинской гениальной фразой: «…И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть»? Для меня было очень важно сыграть не конкретную старуху, а именно старость как образ. Эту пьесу и раньше ставили, старуху играли пожилые актрисы, и очень хорошие, но как только они переводили все в реальную историю, становилось как-то тоскливо. Вы слышали, как много смеются на спектакле? Первая часть – почти комедия, очень много юмора заложено в репликах, очень много режиссером вскрыто. Моя старуха и забавна, и трогательна, и просто реально смешная.

Мы с ним ездим немного. Надо сказать, что у нас были очень серьезные опасения и сомнения, когда мы его и в Москве начинали играть. Я помню, как пришел мой муж, режиссер Андрей Андреевич Эшпай, для меня он самый главный зритель и судья. Мы были совершенно невменяемы, когда он один сидел в пустом зале. И когда он сказал, что это интересно, - немножко отпустило. Я помню, как на премьере за кулисами после третьего звонка я вцепилась в железную кровать, как свет стал уходить, и этот стул как лобное место на пустой сцене… Я должна разжать руку - а не могу. Было очень страшно. Это не коммерческое мероприятие. Скудность декораций и мизансцен – не вынужденная мера антрепризного спектакля, когда экономят на всем – это режиссерский прием. Три стула, на которых мы сидим - это абсолютная условность, Поэтому спектакль требует определенного дуэта со зрительным залом, камерности. Честно говоря, для меня ваш зал был чуть великоват. Мы выпускали «Трех высоких женщин» на сцене учебного театра "ГИТИС" - есть в Москве такая замечательная театральная площадка, там вообще 150 мест. Потом мы играли спектакль в филиале театра Маяковского – там 400 мест, потом мы перешли в театр на Малой Бронной, где зал на 640 мест, и надо сказать, что мне трудновато играть там. Когда у нас был первый выезд в Прибалтику – было очень страшно. Тем не менее, несколько выездов нас убедили в том, что спектакль действительно принимают очень тепло. Но это всегда какое-то завоевание – в разных городах, на разных площадках это происходит быстрее или медленнее, труднее или легче – но зал все-таки принимает условия игры. Сейчас у нас были очень хорошие спектакли и в Симферополе, и в Ялте, но херсонский зритель меня потряс какой-то абсолютной открытостью и готовностью к диалогу. Это было для меня откровением. Я так говорю не потому что нахожусь в данный момент в Херсоне, могу сказать совершенно точно, что в Москве сложнее. Зритель у вас театральный – это сразу чувствуется по реакциям. Тут было какое-то стопроцентное взаимопонимание. Спектакль достаточно тяжелый, его трудно играть, и смотреть его трудно – я прекрасно понимаю. Но в этом смысле было легко, поэтому я хочу сказать зрителям огромное спасибо за то, что они так быстро нас приняли и были с нами до конца.

Дополнительные знания друг друга всегда помогают. Но если твой ребенок неспособен, и ты вынужден тянуть его, потому что ты мать – тогда это казнь египетская. Профессия и так очень тяжелая, а если у тебя еще нет данных к этому – это ужасно. Я сама прошла через все, я не из театральной семьи, и мне было очень трудно: я очень трудно поступала, трудно училась, мне все давалось и до сих пор дается с большим трудом. А про Зойку мне было ясно, что она может и даже должна этим заниматься, что она очень талантливый человек, поэтому как только мы начали с ней партнерствовать, мне было легко. В первом спектакле «Жизнь налаживается» мы с ней не встречались на сцене. Он возник тоже в тот момент, когда Зоя осталась без театра, и мне предложили в пьесе, где есть мать и дочь, сыграть с ней вместе. Мы с этим спектаклем объездили всю страну, он пользовался большим успехом, хотя пьеса была незатейливая. Мать, дочь и мужчина (нашим партнером был замечательный латышский актер Ивар Калныньш) – то ли это его дочь, то ли не его дочь. Первый акт играла Зоя - девочка приходила к герою, а потом появлялась я – женщина, которая когда-то была в его жизни. В общем, сериальная история. И там мы встречались только в конце. Были разные залы, разные города, разные ситуации. Она выходила первая, «на разогреве» – я слушала трансляцию и чувствовала, что она справляется. Потом был спектакль «Три высокие женщины», мы почти год его репетировали. После него мы выпустили еще один спектакль, «Шестеро любимых» - по старой пьесе Арбузова, мы его очень любим и тоже с ним ездим. Мне было очень приятно, когда я навещала свою старенькую учительницу в больнице, и ко мне подошли две женщины, которые сказали: «Мы вчера были на вашем спектакле «Шестеро любимых», такой прекрасный спектакль, мы вас так любим, но какая у вас дочь!» Там она действительно проходит номером один, хотя в спектакле играет блестящая актриса Ольга Прокофьева. Так что я Зоей горжусь. Сейчас к 150-летию Чехова главный режиссер театра Маяковского Арцыбашев выпустил «Три сестры», она играет Наташу. Роль вроде бы второго плана, персонаж не самый симпатичный, но играет она так мощно, так виртуозно, так обаятельно. Отзывов много положительных, и я, конечно, счастлива. Не скрою, своим удачам я никогда так не радовалась так, как радуюсь ее. 

Не знаю, все ли. Я знаю актерские пары, у которых идет соревнование, как у Горького в «Итальянских сказках», когда мать и дочь бегут наперегонки... А  у нас пуповина не рвется. Такая же связь была у моей бабушки с моей мамой и у моей мамы со мной. Вот вчера Зоя уехала, а я осталась еще на один день, и что-то мне так было грустно… Когда мы на гастролях, мы живем с ней в одном номере и по 24 часа в сутки не расстаемся.

Потому что, сейчас смотрят в основном телевизионную продукцию - сериалы и телемуви. Не так давно я снялась в картине «Многоточие», где у меня очень большая и серьезная роль, мы были с ней на нескольких международных фестивалях и получали призы, и я за нее получила и «Нику», и «Белого Слона» (Премия Гильдии киноведов и кинокритиков России). Но картину никто не видел, потому что прокат у нее был нулевой. И  в сериалах я время от времени снимаюсь, конечно, в основном, отношусь к этому как к зарабатыванию денег – «Служба доверия», «Талисман любви»…  Был фильм «Цыганочка с выходом», где я играла балетмейстера какого-то шоу. Недавно я снялась в картине «Капля света» в Киеве. Так что я снимаюсь. Что-то происходит, конечно, не столько, сколько было раньше и не столько, сколько у актеров, которые сейчас в своем зените, но я понимаю.

Если быть честной, то выбирать особенно не из чего. Бывают какие-то предложения ну совсем на грани плинтуса, от которых я все-таки отказываюсь. Но, в общем, предлагают сейчас не так много, в год 2-3 предложения, и я вынуждена их принимать, потому что это прежде всего заработок. Сейчас я снялась в картине «Вор», очень понравился сценарий, у меня роль второго плана, но очень забавная. Может быть, из этого получится что-то. Снялась в очень хорошей картине «Событие» по пьесе Набокова - этот фильм тоже никто не увидит, потому что это не телевизионный формат.  

Я снялась у Эшпая в картине «Элизиум» - история Волошина, Гумилева и поэтессы Дмитриевой, которая писала под псевдонимом Черубина де Габриак. Ее тоже никто не увидит. Но я не верю, что это никому не нужно, просто сейчас какой-то такой период. Фестивальное кино все политизированное, если не черной краской вымазано - в ватниках да по грязи хлюпают. Но кино – это не спектакль. Если спектакль вовремя не прозвучал – то все, ничего от него не осталось, воздух. А кино, несмотря на то, что пленка не вечна, все-таки может найти своего зрителя через какое-то время.