Мужчина!

Мы привыкли видеть его на сцене серьезным и сдержанным. В каждом его жесте и каждом слове угадывается сила. Хотя эту силу он никогда не демонстрировал. Правда, мог словом отбрить так, что мигом сбивал всю спесь с наглеца. Огромные аудитории подчинялись воле этого удивительного человека. И то, что частенько позволяют себе зрители во время многих концертов — непрерывные хождения по залу, хруст пакетиков с какой-то снедью, звон падающих бутылок, — в его присутствии просто недопустимо. И не потому, что кто-то запрещает. Просто невозможно относиться к нему без уважения. Ведь на сцене — Александр Розенбаум.
Но в этот раз мы увидели любимого артиста совершенно другим. Было больше музыки. Он пел рок-н-ролл, выглядел мягче, лиричнее, добрее. Даже привычное «не гони картину» — ответ на крики из зала что-то исполнить — выглядело по-отечески снисходительным. И первый вопрос напрашивался сам собой:

Александр Яковлевич, ваша доброта и мягкость на сцене — это новое шоу, новый сценический образ Александра Розенбаума, менее жесткий и более зрелищный?
Любой концерт с людьми кроме меня на сцене — это шоу. У нас — никакого шоу. Мы — старые люди. Старые не в смысле возраста, хотя, в общем, и не молодые. А в смысле воспитания. Мы музыканты. Мы не играем в шоу-бизнес — в «Фабрику звезд» и прочую ерунду. Мы играем музыку — так, как играли ее 40 лет тому назад, пацанами. Это живая музыка — не фонограммы, ни мини-диски, ни «понты». Просто музыка. Она может нравиться или нет. Но она играется вживую, с душой. С точки зрения зрелища — конечно, этот концерт был зрелищнее: потому что стоят семь человек на сцене. С точки зрения «шоу» нашей советской паршивой терминологии, никакого «шоу» мы не делаем — мы просто играем музыку. Что касается моей доброты и мягкости, я всегда абсолютно одинаков. Я абсолютно мягкий человек, если не задают идиотских вопросов или не «прихватывают» меня какими-то идиотскими приставаниями. Я совершенно нормальный человек. Просто очень много было у меня песен, которые я не мог играть в силу того, что не было коллектива. Я же музыкант — не бард с поляны. У меня написано очень много такой музыки, которую сегодня я показал, и еще много будет написано. Да, она лиричнее, чем песни военного содержания. Поэтому, наверное, сегодня концерт показался такой... Да он, в общем-то, такой и есть. Более лиричный, более добрый, потому что менее публицистичный.
А ваш возврат к рок-н-роллу — это?..
Это хорошо забытое старое. Я начинал с рок-н-ролла. Не с «Гоп-стопа», не с «Утиной охоты», и не с «Глухарей» — начинал я с «Биттлз». Все, что я играю сегодня, я не выдумал для того, чтобы понравиться молодежи. Я это делаю потому, что мы так живем, мы так чувствуем. Я всю жизнь называю себя рок-н-ролльным человеком. «Гоп-стоп» и «Глухари» — это тоже рок-н-ролл. Только в душе.
До сих пор идут баталии вокруг шансона. И сторонники этого направления пытаются опираться на авторитеты: а вот Розенбаум...
Розенбаум очень любит этот жанр — да. В нем работает и будет работать. Мой жанр вообще называется «Розенбаум». Потому что я очень многоплановый и многоформный человек в музыке. Я ненавижу, правда, это слово — «шансон». Шансон — у французов. Будем называть это блатной песней, тюремной песней, уличной песней, русской песней — какой хотите. Но я противник дешевки — и тем более в шансоне. Определенный набор слов — мама, доля, воля, Таганка, Мурка и так далее — это еще не песня, не искусство. Как правило, все лучшие произведения этого жанра написаны интеллигентными и интеллектуальными людьми. Последний пример того — Михаил Танич с «Лесоповалом». И я от этого жанра никуда не ушел и не собираюсь уходить. Просто мне сегодня интересней заниматься несколько другой музыкой, несколько другой поэзией.
Александр Яковлевич, многие именно Вас воспринимают как символ мужественности. Поэтому очень интересно узнать, кого вы можете назвать настоящим мужиком?
Моего папу, моих друзей-подводников. Кто такой мужик вообще? Мужик — это человек, который профессионально делает свое дело. При этом у него не остается времени для зависти, потому что очень много времени уходит на работу. Он отвечает за благополучие и благосостояние окружающих, которые от него зависят. Вот тогда это мужик. Их много в Херсоне. Их много везде. Просто у нас берут пример с каких-то публичных людей. Это, может быть, и правильно, но только с одной стороны. Надо смотреть вокруг себя. Вокруг очень много мужчин. Шахматист, например, хиленький такой, несчастненький — классный мужик, если он делает свое дело грамотно, приносит славу своей родине, деньги своим окружающим и близким, если мама у него в порядке, дети не сопливые, жена рваных колготок не носит. Пусть у него мышц нет — но он классно играет в шахматы. Понимаете, профессионально делает свое дело. Для меня это мужик. А тот, у кого мышцы крутые, на самом деле, бывает, ложится на диван и кричит, что его недооценили. Вот он ходит в зал, качается, как умалишенный... Дети сопливые, жена не может в отпуск съездить. А он в зале качается, он «мужик»!.. Дерьмо он, а не мужик. У меня отношение к мужикам очень трепетное, и их достаточно много. Знаете, женщины частенько говорят, мол, мужики перевелись... У меня есть хорошее четверостишие по этому поводу:
Мужчины, говорят, нас стало меньше,
По пальцам можно всех пересчитать.
Но что ж мы умираем раньше женщин?
Но женщин тоже надо поискать.
Поэтому, чем больше будет женщин, тем больше будет и мужчин возле них.

 

 

Лариса Жарких