Актер может вырасти только в провинции

Алексей, в новогодние дни не может не возникнуть вопрос, часто ли вам приходилось быть Дедом Морозом?
Только в первый год моей работы в театре. Меня так агитировали, что это очень выгодно, это интересно детям. Я набрал несколько садиков… и уже на второй день потерял всякий разум. 4-5 утренников в день, разные сценарии (которые не всегда отличались особым интеллектом, даже были просто антимузыкальные), разные тексты... Я человек эмоциональный, мне очень жалко было вымуштрованных детей. Меня все это так разрушило, что я, сняв в конце декабря 1987 года костюм Деда Мороза, решил больше не надевать его никогда. А в таких моментах я человек принципиальный. На весть театр я, наверное, один такой сачок – никогда больше не «дедморозил». Вообще, я считаю, что гораздо полезнее посмотреть красивую сказку, такую, как «Снежная королева», которая идет сегодня в театре, - для детей это настоящий праздник.
А вы будучи ребенком мечтали стать актером?
Мои родители - музыканты, и мне с детства мне прочили карьеру скрипача. С 5-6 лет я уже участвовал в концертах. Меня даже определили в школу для одаренных детей в Киеве. Но из школы меня пришлось забрать: я не мог жить без родителей и поэтому ничего не ел. Приехав в Херсон, я продолжил заниматься музыкой, о чем не жалею, потому что музыка в моей жизни играет огромную роль. Но игра на скрипке – это очень тяжелый труд, а я человек ленивый. Всегда так бывает: если дается человеку талант, не дается трудолюбия – и наоборот. Так что скрипачом я не стал из-за отсутствия трудолюбия. Вообще, в жизни самое главное – это желание: если оно есть, добьешься всего. Я учился в музыкальном училище и в какой-то момент понял, что это «не мое». И вдруг почему-то захотел поступать в театральный институт. 2 года проучился в Харьковском институте искусств на кукольном отделении актерского факультета, но работать с куклами мне было неинтересно, и я перевелся в Киев. Там я попал в руки к гениальному внимательному режиссеру Молосовой. Это великое везение, потому что лучших преподавателей я и представить себе не могу. В то время она за рубежом была известна больше, чем на Украине. Даже будучи пенсионеркой она продолжала ставить спектакли за границей – в Барселоне, в Японии, в Чехословакии... Учиться у нее было трудно, но интересно. Каждый день, каждый час ты чувствовал, что получаешь очень многое - необыкновенный переход мастерства и опыта от мастера к каждому ученику.
Почему вы не пошли работать в киевский театр – ведь предложение было?
Просто не рискнул после чернобыльской аварии оставаться с семьей в Киеве. К тому же самое страшное – попасть в столичный театр и «не пойти», остаться на мелких ролях и на мелких репликах на всю жизнь. Не потому что нет таланта, а потому что режим работы столичных театров очень медленный, есть актеры, которые работают, а остальные – не более чем массовка. Мой однокурсник, очень перспективный мальчик, в театре имени Леси Украинки 5 лет выходил в качестве «Кушать подано» - и ушел оттуда, потому что перспективы не было. И я решил: если уж и ехать в дыру – так в свою. Вот уже 16 лет я работаю в херсонском театре – и не жалею. Театр у нас интересный, хотя не всегда все идет гладко. Но без конфликтов нет театра, нет искусства. Но в конфликтных ситуациях я просто ставлю себя на место другого человека - а актер обязан уметь это делать, - у меня чаще всего оправдываются его поступки. И получается, что человек по-своему прав, и я иначе отношусь к конфликту. Так что наш театр в последнее время и заявил о себе потому, что в нем бьется жизнь.
То есть, в театре должны быть интриги?
Любой театр – это террариум единомышленников. Удивительно, но в нашем театре я интриг не вижу. Может, потому что я в театре бываю не так часто, а может, молодежь неопытна в плане интриг. А как не быть интриге, если актер фактически должен обладать качествами отрицательными в человеческом понимании. Он должен уметь завидовать, быть честолюбивым. Скромный и стеснительный актер – это первый признак профнепригодности. Когда-то я пришел к главному режиссеру Владимиру Бегме (это мой любимый режиссер, еще одно везение в жизни), и пожаловался, что обо мне кто-то не так сказал. Он мне ответил: «Леша, запомни: самое плохое, если о тебе перестанут говорить. Об актере должны говорить. Иначе и быть не может».
А сейчас вы чувствуете свою популярность?
Популярность местного масштаба, конечно, существует. Профессия обязывает быть известным, ведь актер всегда на виду. Если актера не знают, значит, «что-то с консерваторией», как говорил Жванецкий. Врач должен лечить и должен быть известен как врач. Слесарь на заводе должен быть известен как специалист.
Вы согласны с мнением, что театр должен сам зарабатывать деньги?
Театр как коллектив существовать за собственные деньги не может. В мире очень популярна практика создания коммерческих театров – таких, как бродвейский. Но в них труппа существует до тех пор, пока жив спектакль: его играют до тех пор, пока в зале не появится определенное количество пустых мест. Потом начинаются гастроли или просто закрывают проект. В ушедшем году, например, официально закрылся мюзикл «Kats», который прожил около 20 лет. Но самое страшное, что все эти актеры - несчастные люди. Да, они миллионеры, но 20 лет играть один и тот же спектакль, не развиваться, а выполнять одну и ту же функцию…
Значит, коммерческие проекты нельзя назвать искусством?
С одной стороны да, с другой нет. Ведь искусство – это бесконечный процесс творчества, какое-то изменение. А такая работа пусть и сделана искусно, но все равно это конвейер. Актеры больше ничего не играют и играть не могут по условиям контракта. В наших же театрах постоянно идет работа, выпускают новые спектакли (столичные театры реже, провинциальные чаще). Нормальный провинциальный театр в хорошее время играл 7-10 премьер в год. А для актера это же рост! Вообще, актеры могут вырасти только в провинции. В провинциальном театре нет очереди на роль, наоборот, нехватка актеров. Один из актеров пришел в наш театр очень способным и ярким актером, но настолько малоопытным… И на глазах за полгода-год он стал мастером, потому что играл, потому что у него были роли. Всю жизнь молодежь бегает в массовках – это извечная болячка всех театров. У нас же они играют главные роли – и это очень хорошо. А потом специалисты говорят: «Почему это вдруг в провинции есть такие актеры, есть спектакли, есть фестивали?» А потому, что в провинции больше возможности проявиться индивидуальности.
Какие свои роли вы особенно любите?
Это очень трудно. В театре мне повезло. Я крайне редко играл не то, что мне хочется. Даже исполнялись мечты. Актером я отчасти стал потому, что, будучи 13-летним мальчиком, попал на спектакль театра оперетты из Ростова-на-Дону «Донна Люция», где великолепный актер Туманцев играл Баббса. Меня настолько это восхитило, что фильм с Калягиным «Здравствуйте, я ваша тетя», даже смотреть не могу. Куда Калягину до Туманцева! Конечно, я мечтал сыграть эту роль! И каково же было мое удивление, когда пришел вдруг волшебник – режиссер Владимир Бегма, взял в репертуар эту пьесу и назначил меня на главную роль!
И как вы чувствовали себя на сцене в платье?
Играть женщину и играть переодетого в женщину мужчину – это совершенно разные вещи. Баббс - это очень мужская роль. Когда мне режиссер сказал, что на платье надо делать большое декольте, я спросил: «Владимир Владимирович, как быть, ведь у меня, извините, мех…» Он мне ответил: «Если бы у тебя не было меха, я бы тебя не назначил на эту роль. Ты должен быть мужчиной». Так что платье и туфли на каблуках были для меня одеждой, в которую должен облачаться актер – не более. До того мне приходилось в спектаклях то на роликах выезжать, то в ластах на сцену выскакивать. Но я никогда не страдал оттого, что играл плохие роли. Плохих ролей вообще не бывает. Еще очень люблю маленькие роли, эпизоды.
Почему?
Я же характерный артист. Представляете, идет тяжелый трагический спектакль. Моя роль – комическая, сцена длится 4 минуты. Работаю ее – и ухожу под гром аплодисментов. За эти 4 минуты я от спектакля получил все, что мне хотелось. Разве это плохо? Это гораздо лучше, чем играть 2 часа и уйти под стук собственных копыт. Правильно сказал Станиславский: нет маленьких ролей – есть маленькие актеры. Хотя, бывает, роль не подходит к психофизическому состоянию актера. Это сложно, но это одно из средств преломления себя. Иногда такие роли приносят большее удовлетворение, чем роли «на попадание». Ведь что такое мастерство актера? Это накопление штампов. Чем больше таких ролей «на преломление», тем больше актер набирает штампов. О штампах в отрицательном смысле говорят часто: «Актер заштампован». Но это происходит тогда, когда у актера малое количество штампов и он ими пользуется всю жизнь. Мастерство – это большой багаж штампов. И чем шире диапазон этих штампов, тем больше артист.
Как пришла идея сыграть великого Вертинского?
К созданию этого моноспектакля меня побудила кассета песен Вертинского в исполнении Гребенщикова. Но там было много Гребенщикова и мало Вертинского. До этого друзья пытались приобщить меня к Веритнскому, но я не понимал текстов из-за плохого качества записей. Когда я тексты услышал, понял, что в этих песнях гениальная поэзия. Тогда я решил, что Вертинского должен петь актер, а не певец.
Что вам еще хотелось бы сыграть?
Хочется чего-то неожиданного. Прелесть актерской профессии в том, что в ней никогда нельзя сделать все, нельзя остановиться. Хорошие актеры на пенсию не уходят - они умирают на сцене. А мечты у меня самые разные. Ближайшая – чтобы успешно воплотился проект Олега Мишукова, который собирается поставить в нашем театре «Ревизора» Гоголя. Хлестаков – это одна из тех ролей, которые хочу еще успеть сыграть, потому что возраст берет свое. А вообще, я трудоголик, очень люблю работу и вечно стону, что у меня нет выходных. Но когда случается этот выходной, а то и не дай бог 2-3 – я не знаю, куда мне деваться.
Можете назвать себя счастливым человеком?
Я не умею ценить счастье. Счастье в моем понимании – это неожиданные радости. Я живу предстоящими событиями, после которых - темнота. И нахожусь в ней, пока не поставлю новую цель. Самое страшное для меня - отпуск. Это время, когда нужно распределять оставшиеся деньги и дожить до работы.
А в семье возникали проблемы, связанные с вашей профессией?
Моя единственна жена со мной рядом почти 20 лет, за это время уже прошли все баталии. Она тоже человек искусства – музыкант, и сложностей в этом плане у меня нет. Другое дело, что моя профессия долгое время не приносила мне необходимого дохода. Финансовые трудности и привели меня к тому, что я обратился к педагогической деятельности, чего я от себя не ожидал. Если бы мне лет 10 назад сказали, что я буду преподавать - я бы не поверил. А сейчас я не отказался бы от преподавания, даже если это не имело бы материальной поддержки. Я преподаю в государственном университете и в лицее предметы, связанные с театром – и историю театрального искусства, и грим, и сценическое движение, и сценическую речь, и актерское мастерство, и режиссуру. И удивительный факт: я люблю свое начальство. Декан Николай Григорьевич Левченко и первый проректор Олег Васильевич Мишуков – действительно удивительные люди. Какие бы ни были неприятности у меня в жизни, у меня поднимается настроение от сознания того, что я работаю с ними. Вообще, счастье – это когда искренне нравится работа.
Что для вас важнее – театр или университет?
Театр – это моя жизнь, поэтому театр в моей жизни присутствует везде. Я же не биологию преподаю, а продолжаю заниматься театром.
Что вы ждете от нового года?
Прошедший год был хорошим, но очень суматошным. Хотелось бы, чтобы в наступившем году было меньше суеты. О прошлом не надо переживать. Надо думать о настоящем и о будущем.

2003