Имя Булгакова притягивает как магнитом и режиссеров, и зрителей. В начале 2006 года очередная антреприза представила херсонцам очередной спектакль по Булгакову – «Собачье сердце». Это первый театральный проект Комитета содействия правоохранительным органам, и в Херсоне был сыгран всего четвертый спектакль. В будущем есть задумка этим же коллективом поставить булгаковскую «Белую гвардию». В роли профессора Преображенского мы увидели Бориса Химичева.

Борис Химичев: Беру зрителя в союзники

Борис Петрович, как вы попали в этот русско-украинский проект?
Когда наступает какой-то возрастной предел, начинаешь думать о малой родине, а малая родина для меня – Хмельницкая область, Михайловский район, село Баламутовка. У меня дома в Москве 5 вышитых сорочек, участие в этом проекте - мой второй поклон моей малой родине. Я не задумываясь, согласился, и очень рад этому. Разумеется, здесь есть еще одно связующее звено – с автором инсценировки и режиссером я познакомился 40 лет назад, и мы 40 лет ждали взаимной встречи. Когда мне сказали, что режиссер - Морозов, я не сомневался, что это тот самый Морозов, с которым я познакомился в 1964 году в его родном городе Челябинске.
И он сразу увидел вас профессором Преображенским?
Это нужно у него спросить. Но Преображенский – это, скорее, импровизация на тему, импровизация в каждой сцене. Это как эскиз: каждая сцена – проявление того момента, который мы чувствуем и ощущаем. Мы стремились не к подробностям, к бытовой откровенности, а к возможности эмоционального всплеска. Если Преображенский чем-то возмущен, чтобы было понятно, что он возмущен; если Преображенский испытывает огорчение, то это огорчение должно быть доведено до такого момента, чтобы зритель с этим согласился. Я пытаюсь брать зрителя в союзники, избегая абсолютной бытовой основы. Удается или не удается – это вопрос второй.
А Вы довольны своей работой?
Мне кажется, если что-то и не получается – это все равно достоинство нашего проекта. Как это ни парадоксально, это будет восприниматься не как неудача, а как более точный адрес, что мы и хотели показать. То есть, от обратного. Потому что я и сам до сих пор не знаю и, наверное, никогда не узнаю, где Преображенский начинается. Он кто – шарлатан, Кашпировский, Чумак или Глоба? Мы сталкиваемся с какими-то яичниками от обезьяны. Но давайте разобьем весь спектакль на фрагменты, и каждый фрагмент нужно воспринимать как звено этого замысла. Мы не закольцовываем подробной игрой, а пытаемся и себя, и зрителя расшевелить, расчувствовать в каждом отдельном случае.
Свою роль вы можете назвать сложной?
Определенные трудности в отношении к материалу я испытываю по-прежнему. Дело в том, что все-таки это инсценировка, а инсценировку, как правило, трудно сделать так, чтобы она во всем устраивала и зрителя, и исполнителя.
Ваш спектакль очень отличается от знаменитого фильма…
С моей точки зрения, кинематограф требует большей бытовой достоверности, а театр – это та открытая площадка, тот непосредственный контакт со зрителем, который позволяет создать необходимую театральную условность, по которой, в принципе, зритель и соскучился. Театр дает зрителю дофантазировать, дочувствовать, он не нуждается в кинематографической подробности.
И напоследок – несколько слов об Украине, о Вашей малой родине…
Знаете, чудная женщина из Киева сделала последовательно подарила мне пять вышитых сорочек. И я иногда могу под хороший цивильный костюм надеть вышитую сорочку, друзей своих под настроение я встречаю дома в вышитой сорочке. Я на таком уровне понимаю вопрос уважения к своей малой родине. Не нужно на каждом перекрестке вопить о превосходстве той или иной нации. Я считаю, что если на подсознательном уровне человек будет помнить о своей деревне – это самое замечательное.

Лариса Жарких
2006