Пути-дороги Алексея Голубцова

Поистине, неисповедимы пути господни. Думал ли когда-нибудь мальчишка из провинциального сибирского городка Курган, что будет учиться на гидролога, а станет фотографом? Что его фоторепортажи с удовольствием будут печать известные российские и зарубежные журналы? Что исколесит он Евразию от Берлина до Магадана, от полуостров Канина до пустыни Сахары, то спускаясь к морю, то поднимаясь в горы?
Его стремлению изучить мир друзья не удивляются, говоря, что в том месте, которое обычного человека тянет в кресло, у нашего героя самое настоящее шило. А впрочем, это и неплохо – иначе каким бы еще ветром время от времени заносило бы в наш город московского фотографа Алексея Голубцова? Вот и в этот раз по пути из Вилково, где он снимал свой очередной проект, домой в Москву погостил он у друга в Херсоне, а заодно и рассказал о том, как работал над одним из своих проектов «Северная антропология» и даже организовал небольшую выставку в галерее «Кодак».

Алексей, почему гидролог вдруг превратился в фотографа?
В 1991 году, когда мы окончили институт, гидрологи никому не были нужны. Проработав полгода по специальности, я схватился за голову: как жить дальше (зарплаты гидролога хватало только на сигареты)? кем быть дальше? О фотографии я тогда не думал, просто с детства фотографировал. У отца был фотоаппарат, он фиксировал жизнь семьи, проявлял пленки, по ночам на кухне занавешивал окно и печатал фотографии – так, собственно фотография вошла в мою жизнь. Да и сам я фотографировал все, что было интересно, но не был знаком ни с историей искусства, ни с историей фотографии, и вообще, мир профессиональной фотографии от меня был достаточно далек. Когда же я понял, что с гидрологией все плохо, мне захотелось сделать крутой поворот в жизни. Я сел в поезд и уехал в Дрезден – там жил мой товарищ, и я решил погостить у него месяца три, думал, приду в себя, как-то по-иному посмотрю на свою жизнь. Но задержался и прожил там год. Товарищ мне предложил небольшую работу в Дрезденском университете - оказалось, мои знания очень пригодились. С собой у меня был фотоаппарат «ФЭД», который мне родители купили на день рождения в 16 лет, но я мечтал о том, что куплю себе японский – большой, дорогой, очень современный. Когда получил свою первую зарплату, у меня на руках оказалась огромная для меня по тем временам сумма, - я пошел в магазин, купил этот фотоаппарат, объектив и был очень счастлив. Но и тогда я еще никак себя не мыслил в качестве фотографа. А через год решил, что должен вернуться.
Большинство наших людей, попадая в сытую и благополучную Европу, старается там и закрепиться. Почему Вы вернулись?
Видимо, такой я глупый человек, не относящийся к большинству. Чужеродная ментальность, которая меня окружала, меня не удовлетворяла. Наверное, правильно было бы назвать все это словом ностальгия. Мне не хватало русского, мне не хватало родины, мне не хватало возможности шутить и понимать шутки. Может, это было глупо, но я решил, ехать обратно. Вернулся я в Питер – в город, где учился, где прожил 6 лет, - и стал подумывать о том, чем бы мне заняться. Гидрология по-прежнему в России была никому не нужна, жизнь была все еще очень дикая и неустойчивая. В Питере я познакомился с молодым парнем, таким же фотолюбителем, как и я, мы вместе выезжали на съемки, что-то придумывали. Опыта у обоих было почти никакого. Он пошел учиться на фотокурсы (они существуют до сих пор - это факультет фотокорреспондентов при Питерском союзе журналистов) - и я вместе с ним. Целыми днями я фотографировал, вечерами занавешивал окно и печатал, проявлял… Раз в неделю приходил на занятия и показывал, что у меня получилось. Это была первая моя учеба, более или менее серьезная.
Можно сказать, что Вы человек с фотографическим образованием?
Скорее, нет. У меня нет правильного, академического образования. Мое образование хаотичное, случайное. Большую часть того, что я могу назвать своим фотографическим образованием, мне дала практика и общение с выдающимися людьми, которых я могу считать своими учителями. Прежде всего, это мой отец, благодаря которому я узнал, что есть такая вещь – фотография, магическая, завораживающая, когда ты опускаешь листок белой бумаги в проявитель – и на нем появляется изображение. Приехав после института работать в Курган, я познакомился с Виктором Александровичем Бугровым – он был мэтром, членом Союза фотохудожников еще СССР, потом России - я показывал ему свои фотографии, общение с ним было вторым этапом моего фотографического образования. Фотошкола в Питере была третьим этапом. Но эти курсы я так и не окончил – проучился год, и меня позвали в Курган работать фотокорреспондентом в газете (когда я еще работал гидрологом в Курганской обсерватории, я свои фотографии в газетку приносил, напечатать ничего не напечатали, но видимо, запомнили, и когда освободилось место, пригласили меня). Это был следующий этап - начало профессиональной деятельности. Хотя как фотограф я в то время совершенно ничего из себя не представлял. Но я сам себе казался таким большим, потому что работаю в штате газеты, зарабатываю себе на жизнь фотографией, мне все это очень нравилось и казалось, что это верх моей карьеры. Но прошло полгода – и я почувствовал, что мне в газете стало тесно.
Потому что внутри жил авантюрист?
Наверное, потому, что те темы, которые мне приходилось снимать по заданию редакции, меня не очень волновали. Потому что мнение редактора никак не становилось для меня авторитетным, и мне казалось, что он выбирал для публикации не самое лучшее и достойное. Я понимал, что если буду и дальше работать в газете, я не буду расти.
И потому пошел в свободные фотографы?
Не сразу. У меня еще был период, когда я занимался бытовой фотографией. Вместе с коллегой – фоторепортером из областной газеты – мы образовали небольшой кооперативчик, занимались банальными вещами: ездили по нашей Курганской области и фотографировали садики, школы. Дело оказалось куда прибыльнее, чем работа в газете, у нас появились деньги, мы себя почувствовали свободными – времена-то все еще были достаточно тяжелыми в финансовом плане. А для того, чтобы не костенеть в творческом отношении, мы раз в неделю устраивали себе какие-нибудь пленэры, снимали для души. Так продолжалось несколько лет, пока я не понял, что и это меня не устраивает. Для души снимали мало, да и уехать надолго не могли себе позволить, а темы, которые мне были интересны для съемки, требовали поездок далеко и надолго. В общем, наше содружество распалось, мой коллега занялся исключительно студийной съемкой, а я сел в поезд и поехал в Москву.
И как Москва приняла?
Как в песне поется. Москва не похожа на все остальные города - ни российские, ни, тем более, зарубежные. С одной стороны, перед тобой открыты все возможности – ради Бога, стучись. С другой – стучаться надо сильно и при этом соблюдать правила московской игры: уметь лукавить, расталкивать локтями, идти поперек своей совести. Это ощущение от Москвы у меня до сих пор не проходит, но правила московской игры не стали моими правилами. Первое время было туго. Работы было немного, брался за любую и едва сводил концы с концами. Так продолжалось год-полтора. Потом мне подвернулось неплохое место в издательстве «Иностранец», которое делало еженедельную газету и журнал. От меня требовалось максимум 4 съемки в месяц, одна из них была связана с какой-нибудь заграничной командировкой (хорошая возможность поездить по миру!), при этом 2 недели в месяц я был свободен. Благодаря этой работе я себя почувствовал более уверенно. А потом все пошло одно за другим.
А на Север-то как свободного фотографа занесло?
Сначала случайно. На обратном пути после одной из съемок для зарубежного журнала присоединился к санитарному рейсу - на полуостров Канин доставили врача, который сделал мальчику, повредившему веко, несложную операцию. Я пробыл в оленеводческой бригаде всего-то полчаса, но получил столько впечатлений, что потом целый год бредил Севером, и стал искать возможность еще раз попасть туда. Оказалось, что есть общественная организация, которая, находя спонсора, периодически вылетает на 2 месяца к оленеводам с доктором и культработником, перемещаясь от одной бригады к другой. И я убедил их взять с собой меня. Так в 2005 году состоялась моя первая поездка на полуостров Канин. Потом я решил, что надо бы съездить в эти места еще и зимой – и такая возможность тоже появилась: с советских времен осталась традиция дважды в год отмечать день оленевода, в марте 2006-го я прилетел на праздник – и остался, 2 недели провел в одной из семей. Потом была и третья поездка, в июле 2006.
Сложно было работать в условиях Севера?
Проблем хватало. Найти одежду, чтобы всегда быть готовым к работе, мне не удалось (внутри платки +20, на улице – минус 20). Аккумуляторы на морозе замерзали. Чтобы объектив не запотевал от резкой смены температур, пришлось одну камеру держать постоянно в палатке, другую – на улице. Но важно то, что проект «Северная антропология» получит своре логическое завершение в виде книги, которая выйдет к майским праздникам – перед Новым годом подписан контракт с французским издательством (сначала выйдет русский вариант, потом переводной). Это будет не просто фотоальбомом или фотокнига – состоять она будет из моих фотографий и писем 20-летнего юноши по имени Гриша, с которым я познакомился во время своей второй поездки.
По результатам поездок у Вас еще были и публикации в журналах, в частности, обложка российской версии «National Geographic», и фотовыставка в российском информационном центре ООН. Покорили издателей экзотикой?
Может быть. Но я не стремлюсь к экзотике. Вообще-то северные народы снимают немало, но, в основном ездят на Ямал – там основная нефть, там дороги. А Канинский полуостров не тронут нефтедобычей и цивилизацией, потому сюда мало кто добирается. Здесь на огромных просторах тундры вслед за оленями кочуют около 500 человек. Вся их жизнь построена вокруг северного оленя: он и пища, и одежда, и транспорт. За многие годы мало что изменилось в укладе жизни кочевников, да и цивилизация оставила здесь очень скромный след. Основной интерес мой как фотографа заключается в документировании повседневного образа жизни людей. Вряд ли это может удивить, да и я к этому не стремлюсь.
Зачем тогда ездите по миру?
Мне просто нравится путешествовать. Это профессия, которая позволяет видеть новые места и знакомиться с новыми людьми.
Какое из своих фотопутешествий вы считаете самым увлекательным?
Самое увлекательное то, что ты делаешь в данный момент. А в данный момент я снимал Вилково – было очень увлекательно и интересно. С нетерпением жду, когда вернусь домой и проявлю пленки.
Пленки? Почему в наш век повальной компьютеризации вы снимаете по-старинке, на пленку?
Цифровой камерой я тоже пользуюсь. Но нет ничего универсального. Для меня все упирается в технические ограничения, которые накладывает цифра. В частности, зимой аккумулятор довольно быстро замерзает. Работая на полуострове Канин, я специально к майке пришил внутренний карман, где лежали два из трех аккумуляторов. Пока одним снимаю – два греются. Но когда в отсутствии электричества все аккумуляторы разрядились, снимать пришлось только на пленку. Экстремальные условия требуют надежного оборудования, а пленочная камера – чисто механическая, и позволяет работать хоть при минус 50. Кроме того, испытываешь какое-то благоговейное чувство, когда в руках держишь материальный отпечаток своей работы – вот он, кусочек целлулоида с изображением. Это как-то греет. Но даже это не главное. Я бы с удовольствием отказался бы от пленки, поскольку эта технология сегодня обходится дорого, если бы цифра меня полностью устраивала в экстремальных условиях. А зависимость от электричества, как и любая зависимость – штука неприятная.
Ваше оборудование весит много?
Много. Это была одна из причин, почему я отказался от зеркальной камеры – она тяжелее, чем дальномерка.
Опасностям в пути подвергаетесь?
Обязательно. В ноябре прошлого года я чуть не замерз на Памире. В той горной долине, где я был неделю, выпал необычный для того времени снегопад, и лавинами практически завалило вход в долину. Выйти из нее можно было только одним путем – и я 17 км шел по горной тропинке по пояс в снегу.
Вы можете назвать себя успешным фотографом?
Успешный – это когда можешь делать только собственные проекты, при этом о хлебе насущном совсем не думать. Когда твоя новая книжка выходит каждый год. А у меня только первая выйдет в этом году.
Тяжело ли попасть на обложку журнала?
Если задаться целью, то я думаю, ничего сложно в этом нет.
А когда Вы стали автором обложки «National Geographic»?
Еще до проекта «Северная антропология» у меня было несколько репортажей в «National Geographic Россия». Но это был первый репортаж cover story – материал с обложки. Я никаких усилий для этого не прилагал – это было решение редактора. Жаль только, что российская редакция не имеет своей редакционной политики и не готова тратить средства на освещение определенных тем, материалы попадают случайные, поэтому российское издание и проигрывает американскому.
Московские журналы ценят работу фотографа?
Нет. За фотографию по-прежнему платят мало.
И все же нынешняя работа позволяет жить безбедно?
В общем, концы с концами сходятся, но слухи о немеряных богатствах очень сильно преувеличены. Большую часть времени и сил я должен концентрировать на собственных проектах. От заказной съемки я не отказываюсь, но, как правило, берусь за нее, если интересы заказчика как-то пересекаются с моими – я не делаю работы, которые мне не интересны.
Как свободный фотограф в поездки Вы ездите за свой счет, потом материал могут купить, а могут и не купить. У Вас все проекты окупаются?
Не все. Некоторые – только через пару-тройку лет, а есть проекты, которые не окупятся никогда.
А жена не предъявляет претензии, что деньги идут не в семью?
У нее своя работа, у тебя своя работа, и если вы на берегу договорились, что будет так, то так оно и будет. Мы живем вместе больше 10 лет, и мне кажется, что взаимопонимание по этому вопросу есть. Более того, мне до сих пор очень интересно мнение жены о своих фотографиях, она первая видит то, что я снимаю, она всегда мой самый первый редактор.
Во время съемки думаете, что это нужно будет потом продать?
Я вынужден об этом думать, потому что есть семья, есть ребенок, скоро будет второй.
Работая над проектом, делаете заготовки для потенциального покупателя, для журналов?
Да. Не знаю, хорошо это или плохо. Но делаю. Плохо это может быть потому, что иногда ты неосознанно ориентируешься на чужой вкус, и это тебя сбивает, смазывает.
Так что, коммерция и творчество – две вещи несовместные?
Коммерческая реализация зависит не только от меня, но и от того, кто согласится вложить средства в какой-то проект. Если это публикация в журнале – все зависит от вкуса редактора. Но если делаешь свою работу честно и правдиво, глубоко, искренне испытываешь большой интерес к тому, над чем работаешь, - рано или поздно для нее найдется коммерческий выход.
И напоследок, где еще планируете побывать?
Я планирую на полгода – максимум год вперед. Очень хочу еще раз поехать в Вилково – весной. Собираюсь продолжить проект в Таджикистане, на Памире – хочу летом туда поехать. И еще один проект у меня не закончен – по реке Пениге в Архангельской области – в конце зимы и, может быть, летом.

Лариса Жарких
2011