Она освобождала Херсон

13 марта Херсон отпраздновал 60-ю годовщину освобождения от фашистской оккупации. Огромное количество лет отделяет нас от тех страшных событий. Нынешняя молодежь достаточно смутно представляет себе те времена. И, наверное, это хорошо, что для молодого поколения Великая Отечественная – «преданья старины глубокой». Но память о той войне хранят ветераны – те, кто прошел войну. Память остается и в музеях. В музее истории ХГУ каждый ветеран – это живая память того времени. Но здесь вы увидите не только имена, фотографии, экспонаты военного времени. Здесь проходят встречи ветеранов со студентами – и накануне Дня Защитника Отечества, и перед днем освобождения Херсона. 11 марта первокурсникам отделения украинской филологии о войне рассказывала бывший преподаватель политэкономии херсонского пединститута (1964-1979 гг.) Нина Николаевна Чижиченко. Она единственная из оставшихся в живых 19 преподавателей этого учебного заведения принимала участие освобождении Херсона.
Сержант Нина Николаевна Чижиченко прошла войну в войсках связи – воевала в 6-м отдельном Краснознаменном ордена Александра Невского Берлинском полку краснознаменной 28-й армии. Ушла на войну добровольцем весной 1942 года. Прошла путь от Сталинграда до Берлина, расписалась на рейхстаге, после 9 мая воевала в Чехословакии, освобождала Прагу. Демобилизовалась в самом конце 1945 года.
Награждена орденом Красной Звезды за бои в Восточной Пруссии, орденом Отечественной войны, медалью «За боевые заслуги», орденом «За мужність» и многими медалями. Совсем скоро, 20 марта Нина Николаевна отметит свой 82-й день рождения.

Нина Николаевна, много женщин воевало в Великую отечественную?
В Советской армии было более 1 млн. женщин, были даже военные «женские» отрасли: наши подруги были медиками и связистами, прожектористами и лечтицами… И наравне с мужчинами мы несли на себе эту нелегкую военную ношу. Я воевала в войсках связи. А что такое связь? Это четкое командование, это необходимость вовремя передать информацию. Мы работали без отдыха. От нашей работы зависело очень многое. Если ты посидишь 2-3 минуты без работы, вовремя не передашь сообщение, могут погибнуть тысячи наших солдат. Это очень большая ответственность. Работали мы самоотверженно, и в первое время, после окончания училища, страдали оттого, что на плечи наших старших сестер ложилась двойная нагрузка. Мы их охраняли, ходили в наряды, драили котлы на кухне – но часа в 3-4 ночи, когда работа затихала, шли на узел связи и тренировались.
Трудно было приспособиться к военной жизни?
Некоторым – да. Была у меня в училище подружка Анечка, мама ей до последнего дня косы заплетала. В училище я была помкомвзвода, и меня будили на 15 минут раньше остальных. Я сразу же будила Анечку, чтобы она успела привести себя в порядок. А если не разбудишь – обязательно будет последняя: то волосы не расчешет, то ремень забудет надеть. Но самое главное на военной службе – надо было учиться быстро есть. Не успеешь все съесть за отведенное на обед время – останешься голодной.
Женщинам на войне не хотелось хорошо выглядеть?
Хотелось. Но все зависело от того, кто нами командовал. Был один старшина, при котором даже улыбнуться было нельзя. Улыбнешься в строю – получи 2 наряда вне очереди на кухню. Конечно, одежду каждая старалась ушить по себе. Мое первое обмундирование – это громадная гимнастерка размера 56-58-го, мне как раз до колен, и широкая юбка до щиколоток. На мой 35-й размер ботинки были только 42-го. Нас учили стрелять, маршировать. Идешь в строю, и потом видишь – сзади остался твой ботинок… Потом приехала делегация из Москвы, нас обмеряли и стали присылать обмундирование более или менее по размеру и даже нижнее белье. А когда мы были в Калмыкии, нам предложили подстричься под машинку. Никто не согласился - хотели сохранить свои прически. А что такое Калмыкия? Ни колодца, ни деревца, ни домика. Один песок в воздухе. Только ветер поднимется – песок в глазах, во рту, за вортоником. Потом мы узнали что такое война – по полгода не мылись. Когда к нам прислали парикмахера – выстроилась очередь. Вот и ходили стриженые девчонки с винтовочкой за плечом. Мы хоть были связистками, но с немцами сталкивались. Хорошо, что не было у нас трагических случаев, хотя в начале войны мы были несколько раз и в окружении, и впереди передовой – где только не носила нас военная судьба.
Помните, как вы воевали на Украине, как дошли до Херсона?
Мы взяли Ростов, Таганрог, Мариуполь. Вот она - родная Украина. Под Мелитополем была очень большая остановка. Наши укрепились на реке Молочной, а за ней – моя родная Таврия. Я чувствовала, что наша армия идет навстречу моим родным местам. Это давало мужества и сил переносить все тяготы войны. Под Мелитополем были жесточайшие бои, но мы сломали сопротивление фашистов и уже подходили к Хероснщине. Остановились в селе Новокиевка. У меня сердце замирало. Ведь совсем недалеко, в Голой Пристани, откуда я родом, остались мои мама и папа, брат и сестра. Я даже не знала, живы ли они. То, что отец, останется в живых – даже и не надеялась. Он работал учителем, и хоть не был коммунистом, но был очень правильным, очень хорошим человеком. Фашисты таких не любили. Что с ними? Живы ли они?
И вдруг прибегает ко мне парень с контрольного пункта:
- Нина, мы были в селе Малые Копани Голопристанского района, там живет старый учитель с большими усами, у него жена – тоже учительница и девочка…
- А вы спросили их фамилию? Нет? Так бегите, спросите! – а у самой сердце замирает.
Когда ребята вернулись, принесли такую весть: позавчера учитель перевез семью на волах в колхоз Циммервальд. Чтобы их найти, мне надо было пройти от Новокиевки до села Малые Копани 40 км, а потом еще столько же до этого колхоза. Я доложила командованию, что, возможно, где-то рядом мои родители, что я очень хочу их найти. Но, к сожалению, выдать документы об увольнении мне не смогли. Тогда мне сказали: «Иди без документов, а если вдруг арестуют – мы тебя освободим». И я пошла. За день дошла до того дома, где ребята встретили старого учителя. Ноги стерла в кровь. И только тогда я узнала, что это действительно были мои родители. Хозяйка дома, где они жили, рассказала, что мама каждый день плакала обо мне, не зная, жива ли я. А наутро собрала меня в путь – насыпала в карманы сушеных вишен, семечек – все, что было в доме из съестного. Как я прошла еще 40 км – не помню. Помню только, что когда подходила к школе, где поселились родители, дети сказали, что у них новые учителя. Потом подошла к двери – и у меня отнялась речь. Ни рукой, ни ногой не могу пошевелить. Слышу только голоса:
- Кто-то прошел по коридору?
- Нет, тебе показалось.
И молчание…
И я вошла в дверь… Родители увидели смертельно уставшую маленькую девчушку в военной форме. Отец заплакал и стал гладить мои погоны – он ведь тоже воевал, только в первую мировую. Мама рыдала и от счастья, что я все-таки жива. Потом она увидела мои окровавленные ноги, рваные раны, принесла единственную подушечку, сохранившуюся в доме, положила ее мне под ноги. Так я и повидалась с родителями.
А на следующий день отправилась в полк, и боевой путь мой продолжался. Мы пошли на левобережье до Большой Лепетихи. Под этим населенным пунктом в 1943 году образовался так называемый Никопольский плацдарм. Всю осень и зиму мы просидели на месте. Днем дождик, ночью мороз, сапоги примерзали к земле так, что не ногу не вытащишь. На рабочем месте мы безотрывно находились по 10-15 дней, потом нас сменяли наши подруги, а нас переводили на отдых в холодные помещения. И так – до весны 1943. Когда Никопольский плацдарм был ликвидирован, наши войска вошли в Большую Лепетеху, мы увидели страшную картину: в подвале бывшего детского дома было полно бледных ослабших детей. Оказывается, немцы держали их как живой банк крови. Брали у наших детей кровь – и переливали своим раненым. Потом я тоже многое видела – миллионы замученных людей в Освенциме. Не верьте, когда говорят, что немцы были гуманными. Они принесли людям только горе.
Потом освободили Малую Лепетиху, Цюрупинск. Машина подъезжала к реке моего детства – к Конке. Я увидела эту речушку – и меня с машины как ветром сдуло. Я вбежала в речку, хотелось окунуться, плескаться – ведь я столько лет ее не видела!..
И мы стали укрепляться на левобережье. А что такое левобережье – это цюрупниские плавни – ручейки, озерца, протоки. В ледяной воде наши солдатики стояли цепочкой, передавали друг другу грузы.
Наконец была дана команда форсировать широкое течение Днепра. Это была жестокая, но быстрая и решительная схватка. Когда Херсон был взят, первым делом саперы приступили к разминированию речпорта и морпорта. Я первая из нашего подразделения ступила на землю освобожденного.
Каким вы увидели Херсон?
И я пошла по городу. Улица Коммунаров. Дым, пепелище, что-то еще догорает. И я не сразу поняла, почему сердце мое щемит, почему мне так жутко. Ведь я уже прошла столько городов, разрушенных фашистами, видела столько человеческого горя, а в родном городе было как-то особенно страшно. Почему? Только потом я поняла, что Херсон был абсолютно пуст. Ни одного гражданского человека. Одни военные. Сначала я подумала, что всех расстреляли фашисты. Потом узнала, что немцы выгнали из Херсона всех. И только на Торговом переулке встретился мне первый мирный человек – страшный черный старик с широко открытыми глазами. Он был то ли слепой, то ли долго прятался в темном подвале и, выйдя на солнечный свет, потерял зрение. Увидев его, я расплакалась и бросилась ему на грудь. А он первым делом взял меня за голову и стал ощупывать шапку. Когда же он нащупал звезду, то понял, что все в порядке, что он дождался освобождения родного города.
Наш узел связи расположен был в школе на Забалке. Мы все были возмущены тем, что позволяли себе немцы – в этой школе они устроили конюшню. И прежде чем обосноваться на новом месте, девочки вымыли, вычистили школу, чтобы ничто не напоминало о фашистах. В Херсоне мы работали почти 4 дня. За эти мирные дни случилась трагедия, которая потрясла меня до глубины души. В первый день я очень обрадовалась, что наш драматический театр – символ предвоенного Херсона, остался жив. Через 2 дня мы услышали мощный взрыв, а потом нам сказали, что немцы в расчете на то, что в театре состоится празднование освобождения города, заминировали здание. Для меня это был шок.
Потом мы направились в Николаев, часть узла осталась в Херсоне, его охраняла моя подруга Маша Марецкая. Она сторожила оборудование, вышла из школы на минуточку, а двери не закрывала. А утром из этого помещение вытащили немецкого солдата. Хорошо, что трагедии не случилось.
Но ведь, наверное, не только горе вы перенесли, было же что-то светлое на войне.
Были и горе, и радости. Война – это тоже жизнь, но только в других условиях. Тяжело узнавать о смерти. Мой одноклассник Коля Аникеев ушел на фронт в день свадьбы - и не вернулся. Хотя еще под Берлином от него приходили письма. А счастьем было получить письма от родителей, от брата, когда он объявился – полгода лежал в госпитале с тяжелым ранением. Была даже самодеятельность в полку. Я играла главную роль в спектакле о советской подпольщице. Даже гражданское платье и белый платок для спектакля нашли. Интересно, что когда нас видели каждый день в военной форме, никто ни на кого внимания не обращал, а когда я вышла на сцену в платье, да еще и немножко подкрашенная – мужчины меня не узнали, спрашивали друг у друга: кто это? Когда же после спектакля я вновь надела привычную форму, никто и предположить не мог, что героиня спектакля в платье и невысокая девчушка в военной форме – это один и тот же человек. А какая дружба была! До гроба. Когда я приехала в Херсон, получала от своих подруг 150 открыток. Сейчас – всего 8. Тех, кто прошел войну, сегодня практически не осталось. Но от имени тех, кто видел ее своими глазами я хочу пожелать всем, чтобы никто и никогда не знал, что такое война.

Лариса Жарких
2003