Работаю - как анекдот рассказываю
Монолог заслуженного артиста Украины Григория Кулика о нашем театре и о нашей жизни

Мы живем в каком-то странном пространстве. Смута какая-то вокруг. Вроде, все нормально, а у каждого человека – от мала до стара – в душе какой-то дискомфорт. Самый светлый, самый чистый человек, попадая в это пространство, ведет себя как «заяц» в троллейбусе, которому хочется сэкономить 40 копеек. И превращается в преступника. Не хочет, но превращается. В этом удивительном, странном пространстве все мы и работаем. И никаких перспектив. А с другой стороны, нет скованности, зажатости. Хочешь попасть в хороший материал и из него все возможное выжать. Это хорошо.

Раньше у нас была большая родина. Это потом мы узнали, что родина была плохая. А идеология была хорошо поставлена, мы верили в свое большое государство и стремились к чему-то великому. Хотя понимали, что коммунизм не придет, как сказал Хрущев, в назначенное время. Сейчас чувство отчизны пропало. И веры нет. Идеология – это не пришлый продукт, ее никаким насильственным образом в общество не внедришь. Я убежден, что в ближайшие 50 лет никакой подвижки не будет. И не потому, что я пессимист. Я смотрю на государственных мужей наверху, на самом олимпе – они мне напоминают цирк, в труппе которого одни клоуны. Я понимаю, чтобы поднять минимальную зарплату, нужны большие миллиарды денег, что их негде взять. Но от этого же людям не легче, и на пенсию в 140 грн. человек никак не проживет. Что с нами происходит? Почему нам нельзя жить лучше? Страшная социальная разобщенность - очень богатые и совершенно нищие. Думаю, у нас накопление первоначального капитала никогда не закончится. И вспоминаю анекдот про яблоки – „як не з’їм, то понадкусюю”. Не люблю это слово – менталитет. Но это у нас в кровях.

Недавно услышал супер-анекдот о нашем времени. Два кума сидят на поляночке, выпивают, закусывают. И вдруг откуда ни возьмись кукурузник – врезается в балкон 9-этажки. Балкон падает, мужик висит в трусах и матерится. А люди на полянке делают вывод: «От бачите, куме: яка держава, такі і теракти”. Я лучшего анекдота не слышал, в нем вся квинтэссенция современной жизни. Это народная мудрость. Это символ.

В предвыборную кампанию ездили мы по области с агитацией. И я увидел вокруг разруху. Но не везде. В Асканийском хозяйстве нас встречала Вера Афанасьевна - заслуженный работник сельского хозяйства. Она нас поразила. Энергичная женщина с удивительным чувством юмора. Я сразу вспомнил, как Есенин говорил о любви к нему родителей:
Они бы вилами пришли вас заколоть
За каждый крик ваш, брошенный в меня.
Такое ощущение, что люди так же готовы защищать эту удивительную женщину.
Или в Золотой Балке, куда наш театр постоянно приглашает Мария Вильямовна. Когда она стала руководить хозяйством, все резко изменилось. Раньше едешь и видишь, что от дороги метров 30, где трактор с сеялкой разворачивался, ничего не посеяно. А сейчас все засеяно по кромочке. Ни сантиметра не потеряно. И это сделала одна маленькая женщина. У нее все наладилось. Люди зарплату начали получать. Так гонения же начались: не высовывайся! А сколько зависит от одного человека!
Так и в культуре. Появился в России хороший министр культуры – Швидкой. Появилась и надежда. Может, и нашим вождям стыдно будет, что на такой благодатной земле, на которой есть все, культура еле дышит. Мы всю зиму загибались от холода. А чтобы поставить котлы – нужны космические суммы. Иногда кажется, что мы - как какая-то заноза или гвоздь в глазу - мешаем всем. Сейчас в театре потрясающий коллектив молодежи - талантливой, одержимой. Как можно им при зарплате 150 грн. только за общежитие платить 50? Как? Но они не представляют себе жизни без театра. Смотрю, Саша Мельник крутится, работает, что-то не получается – истязает себя. И так – все, девчонки, мальчишки. А ведь у нас работают или совсем юные, или «чудом оставшиеся в живых». Среднего поколения почти нет: дети подрастают, надо их кормить, и актеры среднего возраста уходят из театра...

После окончания института искусств работал в Житомире. Но через 2 года уехал. Там было разделение: одни играют драматические спектакли, другие музыкальные. Я попал как раз в музыкальный отдел. Пришлось перепеть все оперетки. И чувствую, что совсем загибаюсь как актер. К тому же, чтобы петь оперетту надо иметь хорошие вокальные данные, надо беречь голос: не нервничать лишний раз, хорошо питаться. А я неврастеник. Когда мне попадается хороший материал, могу ночами не спать, понавыдумываю что-то, слезами обольюсь. А утром проснусь - и чего это я разрыдался? За редким исключением то, что я ночью выстрадал, утром мне нравится… Часто что-то себе сочиняю на рыбалке.
Самое смешное, когда я собирался в Херсон, мне обещали, что я не буду занят в опереттах. А приехал – и сразу за 3 дня был введен в музыкальный спектакль. Потом, правда, больше перешел на драматические роли.

Как я работаю? Я ко всему отношусь очень просто. Самое главное - выйти на сцену, пусть даже без вдохновения. А там я чувствую, моторика готова – и я начинаю работать.
И не надо корчить из себя гения, великий талант. Гениальный комедийный актер, народный артист СССР Бондаренко, мой педагог в институте, говорил так: «Я когда получаю роль, попадаю в дремучий лес. И за редким исключением я из него выбираюсь». И действительно, за 30-40 лет работы даже у маститых актеров порой получаются 3-5 ролей.
Кто-то работает по системе Станиславского. А я работаю по принципу анекдота. Анекдот состоит из 2 частей: первая вводит в заблуждение, вторая ошарашивает. Зритель, глядя на сцену, может веселиться, хохотать. А потом вдруг встрепенется: а что же это я смеялся? Когда у тебя все внутри ходуном ходит – видишь, и зритель притих. А порой бывает, отработал, вроде, хорошо, но покидаешь сцену, а что играл – не помнишь.
На первую планировку я прихожу со знанием текста, без бумажки. И не потому, что я такой правильный. Просто я никого не люблю задерживать, особенно себя. Я люблю быстро репетировать и не люблю что-то объяснять. Надо выходить и показывать. Да, можешь «пролететь». Но если ты действительно хочешь доказать свою идею – ты покажешь хорошо. Плохо, даже обидно, когда идею не принимают. Но если то, что я надумал, попытаюсь объяснить ребятам и потом вместе с ними показать режиссеру – ничего не получится, все развалится. Мало того, сам себе расскажешь – тоже не получается.

Нельзя сказать, что судьба меня сильно баловала хорошими режиссерами. Приходилось сталкиваться с разными. Как-то год я работал в Николаеве. Идет репетиция спектакля, а я сижу в сторонке... Сцена не получается. Сижу, сижу, да и говорю, что в голову приходит. И тут главный режиссер хлопает в ладоши и командует: «С начала!» Я удрал: думаю, еще попадет, за то, что влез не в свою парафию. Потом подходит ко мне режиссер и говорит: «Спасибо за репетицию». А бывает, дома работаешь круглые сутки, приходишь со своим решением. Режиссер не принимает, а через три дня выдает это за свое…
Как-то в нашем театре делал постановку «Білдолашного П’еро» Коля Яремкин. Он заканчивал курсы у Виктюка в Москве, а у нас защищался. Я удивлялся его одержимости. Он почти ничего не говорил. Только бросал: «Делай то, делай это». И сразу все понятно. Принято считать, что самые точные ремарки у Горького. Но при постановке и их можно подредактировать. А у Достоевского идет такое точное объяснение, что человек в данный момент чувствует – там уже комар носа не подточит. Поражаюсь, как он под диктовку «Идиота» писал. Ходил, путал имена и ругался с секретаршей по поводу запятых. А ты читаешь и видишь, что иначе и написать нельзя было! Так и Коля: говорит – и не подредактируешь. И я вдруг увидел наших актеров совершенно другими, актеров необыкновенно талантливых. Удивительная способность режиссера никого не обидеть и поддержать каждого: «Молодец! Это хорошо, но так и я могу, а ты на высочайшем уровне делай, вот оно!..» И другой актер за кулисами тоже начинает работать. Я редко хожу за кулисы, а тогда ходил и смотрел на наших актеров. И плакал от счастья, честное слово. Так что и в театре многое может зависеть от одного человека, как от Веры Афанасьевны.
У нашего главного режиссера Светланы Думинской столько идей! Она делает все, чтобы у театра было свое лицо. Работаем мы просто, без зависти, без ревности. Хотя одно время очень большой режиссер - Владимир Бегма - человек очень опытный, все время говорил: «Вы драться должны за роль». А у нас это как-то не принято. Сейчас я смотрю на Светлану Думинскую. Для нее остановка – это катастрофа. Ей надо схватиться за дело и закончить. Получается – громко смеется, не получается – ходит расстроенная. А проблемы есть, и немаленькие. Надо купить настоящие сабли для спектакля «Тарас Бульба». Но денег нет, а сабли дорогие…
А как она взялась за «Ромео и Джульетту»! Материал неподъемный. Сколько режиссеров в мире обломались на Булгакове, на Шекспире, особенно на «Ромео и Джульетте». А Светлана упрямая - взялась. И получилось!

Как-то долго мы не играли этот спектакль, и Ромео - Сережа Михайловский - за кулисами был особенно возбужден: «Я сегодня как-то по-другому играл!» А я ему отвечаю: «Просто за это время ты повзрослел». Такой материал заставляет взрослеть.
Актер – это не профессия, это состояние души. Здесь все держится на том, что человека ранит какая-то проблема или есть обостренное чувство сострадания. Актер берет текст, он еще не может его озвучить, но у него уже заболело все внутри. Он чувствует, что этот материал может что-то сказать. И порой я ненавязчиво говорю молодым: «А ты попробуй, потяни за эту струночку. Бог с ним, с текстом. Текст – это крючки. Можно его заменить. Ты глазами и душой сыграй». У нас, «стариков» опыта больше. Не информационного, а ассоциативного. Можно три пальца сложить и перекреститься. Еще из этих же пальчиков такая фига получается! Все воспринимаешь через эту призму символов, ассоциаций.
Актер – это общественное животное. Если ты будешь замыкаться в своих узких интересах, на том же уровне и останешься. Ты видишь вокруг себя жизнь и переносишь ее на сцену. Я очень внимательно смотрю за окружающими. Как-то ехал я в троллейбусе, сидят 2 шалопая и хохочут. На остановке увидели с мальчишку с церебральным параличом – и у этих шалопаев дух перехватило: замолкли. Или другой случай: едет в троллейбусе тучный старенький дедушка, никто ему место не уступает. Старичку становится плохо, он медленно оседает – и вдруг все встали, появился ажиотаж, искреннее желание помочь, народ засуетился. Удивительно. Живем мы плохо, все затерто ногами, зашаркано. Но чувство сострадания заплевать невозможно! С этими чувствами я и выхожу на сцену. Да и зритель за умение сострадать актеру многое прощает.
Возникают образы по-разному. Бывает, сразу. В «Домі, де все шкереберть», я играл эпизодическую роль простуженного полицейского. Я сразу понял, что у него хорошее чувство юмора, что он сипит от простуды. Нашел эту сипоту – и роль пошла. В другом случае все решает одна фраза. Работаем над «Ромео и Джульеттой» - не получается, и все тут. Я задаю 4 вопроса Ромео, а он не отвечает. Почему он молчит? Тут я понимаю, что эти дети все время в кошки-мышки играли со священником, выросли у него на коленях. И не отвечает Ромео потому, что спрятался. Я понял наши взаимоотношения. Священник этим детям как отец. Но такой отец, как сказала Анжелика: «Я очень сильно люблю своих детей, чтобы жалеть их». Таков и священник: «Не смей на себя, мальчик, руки поднимать, а то я тебя сам удавлю за это…»

Когда летом в Херсон приезжал Евгений Матвеев, мы как-то заикнулись: а взяли бы вы наших актеров, сняли бы где-то в рекламе, в фильме. Матвеев ответил: «А вы знаете, сколько в Москве известных актеров ждут, чтобы их хотя бы в массовочке заняли. Сидят на полставочки, кое-как перебиваются».
Да, наши актеры умирают нищими. Дадут им звание, грамотку районного или областного значения – все, что угодно, только деньги не проси. У меня таких грамоток много насобиралось. Есть все, кроме денег. Один из режиссеров мне даже говорил: «Ну что ты, Гриша! Ты же актер, что ж ты просишь лишнюю десятку?» Парадокс. А для артистов, особенно поющих, должны быть все условия. Чтобы хорошо спеть, надо хорошо покушать, поспать - иначе вокалист не прозвучит…
И при всех наших проблемах театр в Херсоне есть - и не из худших! Смотрю я на киевские академии – ох, далеко им до нас! А дай нашим людям чуть вздохнуть, чтобы хотя бы про хлеб не думать…
Работала у нас раньше актриса, Татьяночка Незола, жила в общежитии. Приходит она как-то в театр и говорит: «Ох, стыдно мне. Кто-то в ведро выбросил старую картошку, кто-то со сковородки жир на бумагу соскоблил. А мы собрали все это, супчик сварили и съели».
Сплошное лукавство и космическое жлобство кругом! А ведь наши голодные актеры, замерзающие библиотекари и музейщики и могут спасти культуру! Они-то и приведут нас к национальной идее. Надеюсь только на то, что, как женщины в послевоенные годы на своих плечах подняли наше огромное государство, так и наши голодные пацаны и девчонки нас спасут. В этом я оптимист. И когда наши мальчишки выходят на сцену, они думают о вечном, а не о том, что живот от голода сводит.

Генеральный директор Херсонского областного музыкально-драматического театра Александр Книга:
Нечасто в театре попадаются актеры-философы, такие, как Григорий Иванович. Его можно сравнить со Смоктуновским, с Мягковым. Он личность всеукраинского масштаба. У нас есть мечта – издать сборник его стихов. Он скромный человек, пишет для себя. Даже идея «Тарасы Бульбы» начала крутиться именно от стихов Григория Ивановича.

Главный режиссер херсонского драмтеатра Светлана Думинская:
У Григория Ивановича отношение к жизни очень глубокое, философское. Он живет образами. А настолько тонко он работает с молодежью! Он ничего не играет на сцене – он чувствует. Даже когда объясняет что-то ребятам – он это проживает. Это актер с внутренней болью, с нервом - а это всегда интересно.